В. Хвощевский «Кораблик»
ШТЫК-ПИЛА
«Бибикалка» — груша с раструбом — это что. Однажды Гема рассказал волшебную тайну-претайну. Оказалось, что дядя Коля привез с первой мировой войны немецкий штык-пилу. А после революции бросил его в наш пруд — нельзя было дома иметь оружие. Кроме того, дядя Коля туда отправил свою саблю и две винтовки. «Приклады уже, конечно, сгнили, — сказал Гема, — а стволы, сабля и штык — остались». «Но для меня самое интересное — сабля», — подумал я.
Сабля. Как у Ворошилова, или Буденного. Особенно мне нравился Ворошилов. Во-первых, он самый главный красный командир. Все танки и самолеты ему подчиняются. Линкор «Октябрьская революция» — самый большой в мире пароход, на нем так много больших пушек, что даже труба согнута, чтобы башня с пушками могла свободно поворачиваться. А Ворошилов мог в любое время прокатиться на линкоре, когда захочет! Гема знал, что я люблю Ворошилова, и однажды Гема с Гришкой сказали, что Климент Ефремович Ворошилов приехал в Поповку, но сюда не придет, а будет на второй дороге, и я могу сбегать и поцеловать Климента Ефремовича. Я сразу бросился на вторую дорогу. Долго бежал по камням и пыли, но у четвертой дороги меня поймали Гема с Гришкой, которых послала за мной моя мама. Я долго плакал, размазывая грязь по лицу, и чтобы меня успокоить, тогда-то Гема и сообщил мне волшебную тайну-претайну. Геме не меньше, чем мне, хотелось увидеть и подержать в руках настоящую саблю и немецкий штык-пилу. Хорошо бы саблю вынуть из ножен, смазать керосином и ночью рубить деревья. Днем-то может увидеть бабушка, тетя Оля или дядя Женя. Хоть он сам и рассказал Геме про тайну нашего пруда, но просил об этом при взрослых даже не вспоминать. Ведь если вдруг как-то узнают соседи, да потом милиция, то нашу бабушку могут послать в тюрьму. Тем более, что ее однажды уже хотели выслать, куда высылают помещиков и попов. Но за нее заступился Гемин папа — он был коммунистом с давних лет и написал письмо, что у бабушки хотя и была при царе большая квартира в Петрограде и этот двухэтажный дом в Поповке, но бабушка квартиру в городе отдала народу и со всей семьей переехала в Поповку. Да и верх в поповском доме теперь занимают другие люди — Гриша с мамой, братом и сестрами Шурой, Клерой и Нюсей. И пусть даже дядя Шура, дядя Павля и дядя Коля служили в царской армии офицерами, но зато дядя Женя был красноармейцем. Дядя Шура и дядя Павля погибли, а дядя Коли живет в Ленинграде и хорошо работает в гараже. И он очень любит птиц, и дома у него их очень много — всюду вдоль стен стоят и висят клетки. Хотя про птиц, наверное, Гемин папа не писал ничего; и потом, как он их любит, дядя Коля, если они все сидят в клетках, как помещики, которых выслали в Сибирь.
Вот почему про оружие в нашем пруду было нельзя никому рассказывать.
Гема стал тайно делать маленький якорь-кошку. Ведь большой, которым достают утонувшее ведро из колодца, нам не дадут. Якорь-кошка — четыре загнутых конца — как ни закинь его, будет по дну ползти двумя лапами и зацепит все, что попадется.
Мы легли на живот. Гема забросил якорь и стал осторожно тянуть. Якорь чуть-чуть зацеплялся, срывался и снова зацеплялся. Но выловить пока удалось только ржавые консервные банки, железный чайник без носика и гнилые ветки. «Саблю, — сказал Гема, — можно узнать по весу, но там или скользкие каряги или камни. Якорь и срывается». Попробовали ловить с другого берега. И вдруг Гема прошептал: «Что-то есть, что-то тяжеленькое». Потом «оно» стало срываться и снова подтаскиваться к берегу. Муть и ил поднялись на поверхность. Всплывали и лопались пузырьки. Водомерки — пауки, бегающие по воде, разбегались от того места, где якорь шел ко дну. Бедные караси, наверное, натерпелись страха и волнения. Ведь мы их никогда не ловили, нам запрещали, чтобы их развелось много. Но пруд был маленький, а вода коричневая, и караси только иногда появлялись на поверхности, те же самые или новые, мы не знали.
— Здесь, у берега! Держи так веревку и не дергай, — крикнул он и засучил рукава давно уже мокрой рубахи. — Вот, смотри! — и не вынимая из воды, он показал у самой поверхности пруда покрытую илом железку.
— Железяка, — сказал я, сдерживая волнение. Я чувствовал, что вижу не просто «железяку», но мне хотелось, чтобы Гема подтвердил мою догадку и точно назвал, что это. — Водопроводная труба, — сказал я, чтобы продлить радость от находки.
— Дурак, — удивился Гема, — где ты видел в Поповке водопровод? Труба же круглая, а это…
Видно, и он хотел играть в эту игру, уже понимая, что в руках не труба от водопровода. Но терпение кончилось, и он, не вынимая из воды этот черный длинный предмет, счистил с него ил.
— Немецкий штык в ножнах, — сказал Гема торжественно и опустил его на дно у самого берега.
Теперь можно было спокойно идти обедать, нам уже несколько раз кричали.
Потом мы выловили два ствола от винтовок и настоящую саблю. Иногда вечером осторожно вынимали ее из пруда и по очереди рубили деревья. Ну «рубили», это не то слово, просто ударяли по стволу, и от сабли оставались зарубки. Но радость была недолгой. Гема рассказал дяде Жене, и тот завернул наше богатство в мешок из-под картошки, и когда мы пошли гулять на реку Ижору, опять и штык, и саблю, и ружья бросил в воду уже навсегда и далеко от дома. «Янка, палочка», — кричал дядя и, оглядевшись по сторонам, вынимал из мешка ствол от винтовки и бросал в реку, потом другой ствол, саблю и штык. Янка с лаем бросалась к воде, чтобы поплыть и принести «палочки». Она подбегала к нам, отряхивалась. Фонтан брызг летел в разные стороны, как от машины, которая поливает улицы в Ленинграде.