В. Хвощевский «Кораблик»
КАК ОХОТИТЬСЯ НА ЗАЙЦЕВ
В Поповку, к бабушке на елку я начинал собираться задолго до отъезда. Клал на видное место компас. Старательно натирал свечкой лыжи, чтобы лучше скользили. Хотя мы их никогда не брали. Мама считала, что мне их тяжело нести, а у нее руки заняты. А я-то все мечтал зимой на зайцев поохотиться — из лука. Ружья-то у меня не было и быть не могло.
Главное, что зайца по следу можно найти.
— Где три лапки на снегу отпечатались, там перед, где одна — зад, — так Гриша говорил, а он всю жизнь в Поповке жили в лесу часто бывал; то за дровами ходил, то за шишками для самовара.
И когда у нас было все готово к отъезду, я вечером с папой прощался, а утром со всем остальным.
— До свидания, кубики, — говорил я, — до свидания, боженька, — это я иконе, — там за стеклом две свечки, ужа начатые. С ними мама с папой венчались.
Каждый вечер мама вставала на колени и молилась, чтобы мы все хорошо жили, чтобы я не болел и слушался родителей. Икона маме принадлежала, а у папы бильярд был. Папа иногда и мне разрешал по шару ударить.
Но что это по сравнению с тем, чтобы вдруг оказаться в Поповке. Снег такой чистый, словно его из сахара сделали. Возле почты галки кричат, как мы в школе на переменке. Над крышами струйки дыма, потому что все печки топят. А я с мамой иду по Шестой дороге. Вот колодец с большим колесом, как у паровоза. А вот и бабушкин дом. На калитке надпись: «Осторожно, злая собака», мой дядя про Янку написал. Только калитка скрипнет, а уже лай слышен. Наверное, Янка по комнатам бегает, всем сообщает, что мы приближаемся.
Дома натоплены печи. В гостиной тепло, ветер поет за окнами, мебель тонет в красноватом полумраке от керосиновой лампы. Из темноты поблескивают настольные часы. Под ними тяжелая скатерть, расшитая узорами. Над циферблатом серебряные кони скачут в разные стороны: один в прошлое, а другой в будущее. В углу елка до самого потолка, на ней игрушки, свечи… В комнате — запах леса, какого не бывает даже в лесу. В кадках много растений: одни, как зеленая паутина, другие с толстыми смешными листьями.
Мы садимся за стол, и на елке зажигают свечи, гасят лампу. Всюду трепещут призрачные тени. На столе в вазочках варенье из черной смородины и малины. Пыхтит самовар с маленьким чайником на голове. Крышка на чайнике вздрагивает и позвякивает.
Взрослые ведут неторопливый разговор. На блюдечках нарисованы розовые закаты и одинокие деревья. Они стоят на заснеженными избами, как часовые на посту.
Потом меня кладут спать. Тепло и мягко на пуховой перине. Всю ночь горит лампа с голубым абажуром. Она на золотых цепочках подвешена к потолку. А за ветрами и вьюгами вдруг слышится приглушенный гудок паровоза. В углу на подстилке Янка смотрит свои собачьи сны. Она иногда тяжело вздыхает и вздрагивает, а потом долго ворочается, наконец, уляжется поудобнее и опять спит.
Самая яркая звезда заглядывает в окно. Она здесь всегда в это время. И так будет вечно.
Далеко-далеко слышится гудок паровоза. Кто-то едет по холодным полям в Ленинград или в Москву. Москва, по-моему, это такой красный мост, а вокруг город. А у нас здесь Степановский мост. Когда мы едем в Поповку и проезжаем его, то мама начинает собирать вещи, чтобы нам ничего не забыть. Хорошо начальнику станции, он все время живет в Поповке, а я бываю здесь только на каникулах.
Снова еле слышный прерывающийся гудок. Мчатся поезда, как те кони, что на часах в гостиной. Один направо, другой налево. А я здесь. Мне тепло и мягко.
Быстро пролетит неделя. И опять в город. От Московского вокзала по Невскому на двенадцатом трамвае домой. А в руке ветка рябины из бабушкиного сада.